Наша история началась весной 1607 года, в Агре — столице тогдашней Могольской империи. Юному принцу Хурраму, будущему Шах-Джахану, едва минуло пятнадцать.
А его суженой, очаровательной Арджуманд Бану Бегум, дочери одного из влиятельнейших сановников державы, и того меньше — четырнадцать.
Встретились они впервые на пышном придворном празднике, где обитательницы гарема развлекали знатных гостей занимательной игрой в базар.
Девушки и женщины изображали торговок, разложив под расшитыми шатрами собственноручно изготовленные безделушки. Арджуманд досталась роль продавщицы стеклянных осколков, которые сверкали, будто настоящие алмазы.
Один такой «бриллиант» и приобрел у прелестной «купчихи» очарованный принц Хуррам. Ах, если бы вы знали, с каким трепетом он хранил эту на вид ничтожную вещицу — сперва просто завернутую в шелк, а позже оправленную в золото и жемчуг!
Ведь покупал юноша, конечно, не цацку, а несколько бесценных мгновений общения с девушкой, в которую влюбился с первого взгляда — и на всю жизнь, как оказалось.
«Луна прячет лицо от стыда, когда видит ее», — так отзывался принц о несравненной красоте Арджуманд.
Придворные летописцы в один голос уверяют, будто чувство Хуррама изначально было взаимным.
Что ж, в таком случае нашим влюбленным фантастически повезло — ведь они могли встречаться и подолгу беседовать практически ежедневно, не особенно таясь и скрывая свои отношения.
По крайней мере, вскоре при дворе все судачили о пылкой страсти, вспыхнувшей между принцем и дочерью Асаф-хана.
Единственной помехой было строгое правило, по которому Великие Моголы должны были брать первых жен исключительно по династическим и политическим соображениям.
Лишь после этого они могли жениться, так сказать, по любви. Так что бедным Хурраму и Арджуманд пришлось ждать свадьбы долгих пять лет!
За это время принц успел обзавестись аж двумя женами, Акбарабади-Махал и Кандахари-Махал, о которых, кроме пышных имен, история не сохранила ровным счетом никаких сведений.
Видать, не слишком приглянулись они молодому мужу. Но стоило всем формальностям быть соблюденными, как в мае 1612 года 21-летний Хуррам с радостью обвенчался со своей 19-летней зазнобой.
Причем дату выбрали самую что ни на есть счастливую — по настоянию придворных звездочетов и лично принца, желавшего всеми правдами и неправдами заполучить ненаглядную Арджуманд.
Ах, что это была за свадьба! О ней еще долго шептались по всем уголкам необъятной империи
Невесту наряжали, как принцессу из волшебной сказки, не жалея ни времени, ни самых дорогих снадобий. Только на священные омовения тела благовонными маслами, розовой водой и отварами сорока целебных трав ушло несколько часов.
Покрывали юную деву чистейшей пудрой из толченых кораллов и жемчуга, умащали драгоценным кашмирским мускусом и бесценным кашмирским шафраном, чтобы кожа ее заблистала подобно литому золоту.
А волосы красавицы долго-долго промывали над курильницами с алоэ и сандалом, дабы пропитать пряди волшебным ароматом.
Целый отряд самых искусных служанок колдовал над подвенечным нарядом и макияжем госпожи. Но все сокровища меркли перед несравненной красотой Арджуманд, затмевавшей сияние всех надетых на нее драгоценных камней и тканей!
С первой же брачной ночи принц словно позабыл о существовании прочих жен и женщин. Для него стала существовать лишь одна — новоиспеченная супруга Арджуманд, которую теперь все называли Мумтаз-Махал, «Украшение дворца».
И это имя она носила по праву — ведь помимо ослепительной внешности, молодая жена Хуррама отличалась и небывалыми душевными качествами.
Умница, красавица, она пленила сердце мужа не только точеным станом, но и своим богатым внутренним миром и добрым характером. Мумтаз увлекалась архитектурой, прекрасно пела и танцевала, была умна и наделена поэтическим даром.
Но главное — она стала для Шах-Джахана не просто женой, а самым близким другом и мудрой советчицей.
Настолько, что государь без колебаний вручил обожаемой супруге свою императорскую печать, дававшую право издавать указы от его имени! Подобного доверия не удостаивалась до той поры ни одна женщина в государстве Великих Моголов.
Целых девятнадцать лет прожили супруги в мире, согласии и сладостной неге, являя подданным небывалый пример любви и верности.
За это время Мумтаз успела произвести на свет четырнадцать (!) детей повелителя, хотя выжили из них только семеро. Страшно подумать, какой урон наносили это бесконечное рождение малышей здоровью хрупкой женщины.
Но она никогда не отказывалась разделить с мужем все радости и тяготы его царственной доли, включая многочисленные военные походы.
Жена падишаха с готовностью сопровождала супруга в самых дальних кампаниях и на последних сроках беременности, стоически перенося все трудности и лишения походной жизни.
Шатер Мумтаз-Махал всегда стоял рядом с шатром Шах-Джахана, и правитель при любой возможности спешил навестить обожаемую супругу.
Кстати, именно Арджуманд уговорила мужа перенести столицу из древней Агры в Дели, где по ее замыслу и под непосредственным руководством был выстроен дивный город Шахджаханабад.
Жемчужиной новой столицы стал Лал-Кила — роскошный дворцовый комплекс. Супруги въехали туда в апреле 1648 года, когда и Мумтаз, и ее венценосный супруг пребывали в зените своего счастья и могущества. Увы, до кончины Мумтаз оставалось менее трех лет…
А пока же Шах-Джахан и его обожаемая жена всецело предавались радостям жизни, любви и творчества.
Плодом их общих стараний стал прославленный Павлиний трон — невероятно изящное и роскошное сооружение из чистого золота, украшенное россыпями крупных бриллиантов, изумрудов, рубинов и жемчуга.
Говорят, что первоначальный эскиз чудо-трона набросала лично Мумтаз-Махал, славившаяся безупречным художественным вкусом.
Оно и неудивительно — ведь любимая жена падишаха была ему не только лучшим другом, но и верной помощницей во всех начинаниях.
А еще Мумтаз-Махал стяжала негаснущую славу своей добротой и милосердием. Будучи правоверной мусульманкой, она щедро одаривала нуждающихся единоверцев, строила для них больницы, богадельни, школы и мечети, всегда готова была замолвить словечко за обиженных и утешить страждущих.
Придворная дама Сати ан-Ниса принимала бесконечные челобитные от всех обездоленных, а потом с этим списком шла к госпоже. И та почти никогда не отказывала в помощи, выпрашивая для своих подопечных крупные суммы из казны.
Конечно, доброта и сострадание Мумтаз распространялись только на приверженцев ислама, а «неверные» вызывали у нее праведный гнев.
Взять хотя бы португальцев, поселившихся в порту Хугли и осмелившихся перекрестить в христианство двух невольниц. Узнав об этом «вопиющем святотатстве», Мумтаз пришла в неистовство и буквально умолила мужа стереть поганое поселение с лица земли.
Что Шах-Джахан с готовностью и исполнил, вырезав под корень не только самих португальцев, но и всех их слуг-индусов…
Но вернемся к нашим влюбленным, чьи дни и ночи проходили в неге и услаждении. Теперь Шах-Джахан и Мумтаз-Махал были неразлучны.
Четырнадцатую по счету беременность, супруга падишаха переносила в походных условиях, сопровождая мужа в походе против недругов. Именно там, среди грохота битвы, у нее и начались схватки.
Четырнадцатая беременность оказалась роковой, как будто сама судьба положила предел материнским силам и здоровью несчастной женщины.
Вернувшись глубокой ночью с поля боя и желая порадовать любимую победой, Шах-Джахан застал жену уже в тяжелейшем состоянии — измученную многочасовыми схватками и корчащуюся от боли.
Повитухи всю ночь боролись за жизнь роженицы и младенца, не подпуская к шатру обезумевшего от страха падишаха. Лишь под утро ему сообщили, что на свет появился еще один царский отпрыск — девочка, а сама Мумтаз находится на грани…
Весь день царственный супруг провел, мечась в смятении у ложа любимой, но та так и не пришла в сознание. Уже вечером, когда надежды почти не осталось, Мумтаз на краткий миг очнулась и слабо сжала руку мужа, прошептав едва слышно:
«Я ухожу, любовь моя. Но мы еще встретимся — в лучшем из миров, у подножия Всевышнего. А до той поры храни память обо мне и не смей предаваться унынию — у тебя долг перед страной и детьми нашими.
Отныне и навек я — в сердце твоем… И в этом саду, что ты возведешь для меня…».
Это были последние слова, слетевшие с губ Арджуманд Бану-бегум, навеки прославленной под именем Мумтаз-Махал.
Вздохнув в последний раз в объятиях безутешного мужа, она покинула земной мир в ночь на 17 июня 1631 года, прожив всего 39 лет, как и было начертано ей при рождении.
Говорят, в ту страшную ночь Шах-Джахан поседел от горя, а рыдал он так, что плач его был слышен по всему военному лагерю.
Словно бушующий океан, взревел царь зверем, и вой его испугал сердца всех, кто дерзнул приблизиться к шатру, где лежала бездыханная Мумтаз-Махал.
«Свет души моей угас, и теперь весь мир объят непроглядной тьмой», — в отчаянии повторял Шах-Джахан, не выпуская из объятий остывающее тело любимой.
Казалось, никакая сила не способна оторвать его от усопшей. Так продолжалось целый день и целую ночь, а несчастный вдовец все сидел подле ложа, то лаская бледное лицо жены, то сжимая ее похолодевшую руку, то обнимая и баюкая, будто спящего младенца.
Окружающие в страхе внимали его безумному бормотанию и всхлипам, переходящим в раздирающий душу вой, но никто не решался потревожить священное уединение владыки.
Наконец, на третьи сутки ближайшее окружение Шах-Джахана — дочь Джаханара, любимая служанка покойной Сати ан-Ниса, личный лекарь и несколько визирей — сумели добиться аудиенции у падишаха и самыми кроткими увещеваниями склонить его оставить Мумтаз.
Дескать, тому требуют и приличия, и мусульманский обычай, и здравый смысл — ибо даже столь великая скорбь не должна мешать погребению усопшей с подобающими почестями.
Кто знает, может быть, только любовь к детям и трезвый рассудок помогли Шах-Джахану справиться с нестерпимой душевной мукой и смириться с неизбежным.
Так или иначе, но на четвертое утро после кончины Мумтаз ее тело было торжественно омыто розовой водой и благовониями, завернуто в золототканые покрывала и помещено в драгоценный саркофаг из чистого золота, украшенный самоцветами.
В таком виде усопшую под плач родных и песнопения мулл препроводили в Бурханпур, где располагалась загородная резиденция Великих Моголов.
Там, в живописном саду Зайнабад на берегу реки Тапти, и обрела свое первое, временное пристанище любимая жена Шах-Джахана. Но окончательно упокоиться ей было суждено много позже и в ином месте.
Когда примчался в столицу и рассказал о случившемся, весь двор погрузился в глубокий траур. Он продлился несколько месяцев. Но это было ничто, по сравнению с тем, что творилось в душе Шах-Джахана.
Целый год несчастный вдовец предавался беспросветному отчаянию, не появляясь на людях и ни на миг не расставаясь с безграничной скорбью.
Он похудел и ссутулился, некогда смуглое лицо его стало землистым, глаза потухли и ввалились, обильная седина густо припорошила голову и бороду. Сказать по правде, внешне падишах больше напоминал дряхлого старца, хотя едва разменял пятый десяток.
Ничто не могло развеять мрачного отчаяния царственного страдальца — ни роскошь дворцов, ни забавы охоты, ни пиры с певцами и танцовщицами, ни даже ласки многочисленных наложниц.
Шах-Джахан почти не покидал своих покоев, дни и ночи напролет проводя в бессмысленном лежании на подушках и тихих стенаниях.
Порой часами смотрел неподвижным взглядом на драгоценный осколок стекла, некогда купленный у юной Арджуманд и ставший символом их бесценной любви.
И никто из приближенных — ни верные слуги, ни многочисленные жены, ни даже кровные родичи — не дерзали прервать затворничество падишаха, прекрасно видя, что все утешения бессильны перед лицом столь великой скорби.
Лишь терпеливая настойчивость дочери Джаханары, любимицы отца, сумела со временем вернуть Шах-Джахана к жизни и государственным делам.
Прекрасно образованная, умная не по годам и так похожая на покойную мать, юная принцесса взяла на себя все хлопоты по уходу за припадочным отцом.
Она составляла ему компанию часами, то молча разделяя его горе, то ненавязчиво отвлекая разговорами об искусстве, стихах, музыке, то просто держа за руку и поглаживая по голове, как малое дитя.
Постепенно, день за днем царевна сумела растопить ледяной панцирь отчаяния вокруг сердца несчастного вдовца и напомнить ему о долге перед страной и подданными.
И первым же своим указом вернувшийся к власти Шах-Джахан приказал начать грандиозную стройку.
Он повелел возвести необыкновенную гробницу для Мумтаз-Махал. Ведь именно такова была последняя воля его любимой. Она хотела упокоиться в саду вечности, и чтобы муж создал этот сад.
Чертеж усыпальницы Шах-Джахан придумал сам. Её планировали выстроить из чистейшего белого мрамора и украсить драгоценными камнями.
Чтобы проект был осуществлен, падишах не пожалел ни сил, ни средств. Тысячи лучших зодчих, десятки тысяч простых рабочих и ремесленников со всех концов необъятной империи потянулись к Агре.
Драгоценный мрамор специально доставляли из копей, находившихся за сотни километров. Искуснейшие резчики покрывали стены здания затейливыми узорами и каменным кружевом.
Ювелиры рассыпали по мрамору самоцветы. Это были ожерелья из бирюзы, агата, лазурита и малахита.
Изнутри купол мавзолея был расписан дивным растительным орнаментом и изречениями из Корана, повествующими о тленности всего земного и блаженном успокоении праведных душ за гробом.
А над парадным входом в усыпальницу по личному распоряжению безутешного вдовца начертали такие строки: «О ты, душа обретшая покой! Вернись к Господу своему довольной и снискавшей довольство Его!»
Работы над возведением гробницы продолжались без малого двадцать лет. Первый камень был заложен в январе 1632-го, а последний самоцвет лег на место лишь к началу 1650-х.
Все это время прах Мумтаз покоился во временном мавзолее в Бурханпуре, а Шах-Джахан каждую неделю ездил туда, часами простаивая у надгробия, осыпая его лепестками роз и орошая горючими слезами.
Наконец, в 1653 году грандиозный замысел падишаха воплотился в мраморную явь. На берегу тихой Джамны, средь роскошного парка с фонтанами и павильонами, возвышалась усыпальница Мумтаз-Махал — чудо из чудес, жемчужина мусульманского зодчества и лебединая песня любви самого романтичного из потомков Тимура и Чингиза.
Остается только догадываться, сколько миллионов рупий было на стройку.
Долгие годы Шах-Джахан еще правил своей необъятной державой. В 1658 году он серьезно занемог. И тут же между его сыновьями разгорелась междоусобица.
Старший, Дара Шукох, считавшийся наследником, был объявлен регентом при больном отце и начал активно устранять соперников.
Но хитроумный и решительный Аурангзеб (второй по-старшинству) все же сумел захватить трон. Первым же указом новоявленный падишах заточил отца в Красном форте Агры. Правитель боялся, что отец сможет вмешаться и разрушить его планы.
Последние восемь лет Шах-Джахан жил в роскошном дворце, из которого он не смел выходить. Аурангзеб безжалостно расправился с братьями, а сестру отправил в заключение.
Как бы то ни было, 22 января 1666 года некогда всесильный падишах Шах-Джахан тихо скончался на семьдесят пятом году жизни. Он процарствовал без малого тридцать лет.
Последними его словами были строки Корана, должно быть, те самые, что красовались над входом в усыпальницу обожаемой Мумтаз:
«О душа, обретшая покой! Вернись к Господу своему довольной и снискавшей довольство Его!».
